На главную       Гостевая книга

 

Вячеслав Крашенинников

Отрывки из книги «Джайпурские рассказы»

Издательство «Наука»

Москва, 1965 г.

                

           ОТ АВТОРА

В Джайпуре – столице штата Раджастхан в Северо-Западной Индии мне довелось прожить всего около месяца. Тем не менее, удалось неплохо познакомиться с этим своеобразным городом и его достопримечательностями. Всё виденное и слышанное мною во время этой памятной поездки, а также рассказы джайпурцев и послужили материалом для моих своего рода зарисовок с натуры.

 

Джайпур

 

            Моя поездка в Джайпур сложилась совершенно неожиданно.  Спустя две недели после того как старенький самолет афганской компании «Ариана» доставил меня из Кабула в Дели, я узнал, что меня посылают в командировку в Джайпур.

            Через туристическую компанию «Меркурий тревел» я заказал билет, и на следующий день короткий состав из тёмно-красных приземистых вагонов мчал меня на юго-запад, к пустыням Раджастхана. Езды предстояло каких-нибудь восемь часов.

Я ехал первым классом.

Железнодорожные выгоны первого класса в Индии состоят из нескольких двух- и трехместных купе с отдельными выходами на перрон. В каждом купе два яруса откидных коек с жесткими матрацами и санитарные узлы с душем. Небольшие окна закрываются ставнями с узкими косыми прорезями и сеткой, предохраняющей от насекомых. На низких потолках день и ночь крутятся сверкающие диски небольших но мощных вентиляторов в проволочных сетках. Под зеркалами стоят графины с тепловатой водой. Проводники на остановках то и дело приносят чай, кофе, прохладительные напитки.

Однако, несмотря на все это, пассажирам приходится плохо. Особенно в жаркий сезон. В купе душно и жарко. Через щели в окнах и дверях проникают песок и пыль, толстым слоем покрывая пол, матрацы и столики перед окнами.

Моя поездка в Джайпур состоялась в конце февраля, когда в Индии стоит сравнительно прохладная погода. Поэтому в вагоне было более или менее сносно.

Почти всю дорогу, не отрываясь, созерцал я проплывающие мимо пейзажи Северной Индии.

Сразу за Дели перед глазами до самого горизонта долго тянулись обширные пространства унылой засоренной земли, едва ли пригодной для земледелия. По этим пустынным просторам, словно оазисы, раскиданы большие и малые деревни, чахлые рощицы, пальмовые заросли. Кое-где виднелись темно-зеленые кущи манговых рощ.

Примерно на половине пути до Джайпура поезд ворвался в песчаную гористую страну. Здесь множество скал со сглаженными вершинами, выжженных долин с редкими деревьями. Всё чаще стали попадаться обширные территории, покрытые сыпучим песком.

Это был Раджастхан.

Говорят, что некогда всю территорию теперешнего Раджастхана занимала лесостепь. Плодородная земля была покрыта пастбищами и лесами, заселенными животными и птицами. Водились здесь даже жирафы. Но потом Раджастхан постигла судьба Северной Африки – колыбели древнейших цивилизаций, обломки которых навеки погребла в своих раскаленных песках пустыня Сахара.

В жаркие месяцы, когда беспощадное солнце выжигает поля и луга, обрекая крестьянский скот на голод и жажду, а под серыми, потрескавшимися полями то тут, то там поднимаются зловещие пыльные смерчи багола, из Раджастхана начинает дуть раскаленный ветер лю, несущий тучи мельчайшего желтого песка. Этот песок лезет в глаза и нос, скрипит на зубах, попадает в легкие.

В дни, когда дует лю, улицы превращаются поистине в душегубки. От асфальта тротуаров и мостовых, от каменных крыш и стен домов исходит непереносимый жар. Солнце в эту пору едва проглядывает на мутном желтом небе.

Однако унылая страна, которую я видел из окна вагона, не была лишена своеобразной дикой красоты. Иногда попадались настоящие песчаные барханы, неодолимое движение которых могли остановить только скалы. По желтым волнам, среди серых кустарников, погромыхивая бубенчиками, шагали за вожаками высокие и сильные верблюды, жующие сорванные на ходу колючки.

Раджастханские деревни производили жалкое впечатление. Жизнь обитателей глинобитных лачуг, как видно, была нелегкой. Изредка встречались водопои, к которым жались небольшие стада коров и коз.

Колодцы в Раджастхане очень глубокие. Бычкам приходится тянуть веревку метров на сто, пока из темной глубины не покажется край большой железной бадьи и из приделанного к её днищу брезентового рукава не хлынет вода, чтобы тут же разбежаться по канавкам в окрестные поля.

Чем дальше мы ехали, тем больше менялся облик придорожных городков. Бурые приземистые крепости с башнями, тяжелые кирпичные сооружения, характерные для тех частей Северной Индии, где некогда властвовали Великие Моголы, стали сменяться легкими постройками с изящными павильончиками на высоких кровлях. Вместо мечетей появлялись красивые храмы очень своеобразной архитектуры. В отделке их все решительнее преобладали красный и желтый цвета – цвета пустынь Раджастхана.

На одной из станций ватага говорливых родственников и суетливых слуг втащила в моё купе какого-то знатного раджастханца. Они заполнили всё купе сундучками, кошёлками, узлами, закидали его кульками и свёртками с едой.

Когда поезд тронулся и буйная родня на ходу повыскакивала из дверей вагона, я увидел, что на скамье напротив, поджав под себя пятки, сидит тучный старик лет семидесяти в широком пестром халате. На голове у него красовался большой алый тюрбан. Торчком стоящие в три яруса седые усы, которые старик то и дело подправлял рукой, придавали ему молодцеватый и воинственный вид.

Мой сосед очень обрадовался, узнав что я могу говорить на урду. Его родным языком был малопонятный для меня раджастхани, но, как многие старые люди в Северной Индии, он хорошо знал и урду – официальный язык двора Великих Моголов, а позднее – язык английского суда в Индии. Старик пил горячий забеленный молоком чай, который приносил ему на остановках слуга, ехавший в переполненном вагоне третьего класса. Утирая пот с распаренного лица, сосед без конца рассказывал о Джайпуре и о том, как хорошо и привольно жилось в городах и деревнях Раджастхана, когда страной правил сам джайпурский магараджа.

Как выяснилось, в прошлом мой сосед был крупным помещиком. Его поместье приносило ему ежегодно 150 тысяч рупий дохода. Однако вскоре после 1947 года поместье у него отбрали[1] и теперь он жил на пенсию.

За разговорами я не заметил, как подъехали к Джайпуру. В окне замелькали пригороды, поплыли большие здания, широкие улицы. Полуразрушенные старинные розовые стены густо облепленные небольшими пристройками.

Едва поезд остановился, купе атаковала новая орава родственников, встречавших старика. Подождав, пока его вытащат из вагона, я вышел на крытый перрон.

Пассажиры и встречавшие – все в высоких тюрбанах, женщины – в ярких сари или желтых юбках, ребятишки, босоногие кули в пропотелых красных рубахах с тяжелыми узлами и чемоданами на голове, оттеснив суровых контролёров, с оживлённым гомоном прорывались через вокзальные ворота на площадь. А там уже стояли наготове такси с желтыми крышами, тонги[2] на высоких колесах и тьма тьмущая велорикш.

В индийских городах, даже небольших, приезжим не приходится беспокоиться о ночлеге. На вокзалах вас тотчас атакуют расторопные агенты различных отелей. Они наперебой выкрикивают названия своих заведений, суют проспекты с описанием их удобств и ценами номеров. Наиболее красноречивые, сумев убедить клиента, тут же сажают его в такси или тонгу и везут в город.

Стараниями одного напористого джайпурского агента я тоже был посажен в тонгу. Кучер натянул вожжи, зачмокал, и тонга плавно покатила по джайпурским улицам к гостинице «Хинд». По дороге агент окончательно убедил меня в том, что такого отеля, как «Хинд», не сыскать во всей Индии.

Я во все глаза смотрел на большой восточный город. Он с первого взгляда понравился мне.

И в самом деле, Джайпур очень красив! Он раскинулся на широкой каменистой равнине под куполом бездонного синего неба, в котором ослепительно сверкает солнце и, горделиво раскинув могучие крылья, парят хищные птицы. Бесчисленные двух- и трёхэтажные здания с высокими карнизами, индуистские храмы, мечети с тонкими минаретами окрашены в теплый розовый цвет, что придает городу праздничный вид. Не случайно в Индии Джайпур называют Розовым городом.

Аккуратные розовые кварталы тянутся до самых подножий окрестных бурых гор.

Джайпур построен по единому плану. Улицы с небольшими зелеными островками и фонтанами на многих перекрестках – строго симметричны. Как я узнал позднее, строитель города магараджа Савай Сингх  Второй, заранее определил местоположения прудов, укреплений, жилых кварталов и площадей, дворцов и храмов.

На оживленных проспектах Джайпура множество больших и малых торговых заведений  с красиво убранными витринами. А мимо них течет красочное море пешеходов, проносятся вереницы автомобилей, тонг, рикш и ватаги велосипедистов.

Как во всяком восточном городе, здесь на каждом шагу попадаются закусочные и чайные. Из их гостеприимно распахнутых дверей несется граммофонная музыка, разноголосый говор, звон посуды.  К этим звукам порой примешивается дробный стук чугунных колесиков тележек мороженщиков. Вот, одну такую тележку медленно катят по тротуару несколько молодцов, подпоясанных белыми полотенцами. То и дело останавливаясь, они оглушительно кричат в рупоры, рекламируя свой товар. Покупателей у них гораздо больше, чем у конкурентов посмирнее.

Проехав примерно половину города, мы оказались возле отеля «Хинд».

В дальнейшем я не раз с благодарностью вспоминал агента, доставившего меня именно в этот отель. «Хинд» находился в самом центре города, и с его широких балконов отлично видно, что происходит на Чаураста и Аджмери Гейт – главных торговых улицах Джайпура. По другую сторону улицы, как раз напротив «Хинда», высятся стены дворца, в котором по сей день наездами живут бывшие магараджи – ныне пенсионеры Республики.

Знакомство с городом я начал с этого красивого архитектурного ансамбля, который занимает весь центральный квартал. Позднее я убедился, что смотреть на Городской дворец лучше всего рано утром. В это время на его розовых крепостных стенах, сторожевых башнях, въездных воротах отражается алое пламя утренних зорь. И на фоне этого пламени красиво выделяются нежно-зеленые тона чешуйчатых куполов дворцов ансамбля, увенчанные затейливыми беседками с колоннами из желтого мрамора. Глядя на Городской дворец с балкона «Хинда», я всякий раз поражался его пропорциям и гармонии.

Особо красивы большие въездные ворота Городского дворца, имеющие форму триумфальных арок. В их стиле причудливо переплелись местные архитектурные традиции и мотивы, занесенные из Аравии, Ирана и Туркестана древними завоевателями. Возле калиток с полосатыми будками, расположенными в воротах, день и ночь стоят на часах сипаи[3] с высокими зелеными хохлами на тюрбанах.

Вместе с группой туристов я вошел в одну из калиток Городского дворца и сразу же очутился в мире поражающей восточной роскоши.

Сначала гид повел нас во внутренний дворик, выложенный блестящим полированным камнем, с не большим мраморным павильоном посредине. Это был так называемый дарбар-и-кхас, т.е. приёмная, где джайпурские магараджи некогда давали аудиенции своим подданным и решали с визирями государственные дела. Внутри павильон был устлан роскошными коврами. В былые времена проёмы между его колоннами затягивались особой плотной материей, которую снаружи щедро опрыскивали водой. Быстро испаряясь на солнце, вода охлаждала внутренние помещения павильона, и там даже в самую жаркую пору было прохладно.

Затем мы оказались в обширном внутреннем дворе, огороженном крепостными стенами, где совсем недавно проходила вся жизнь бывших правителей Джайпура.

Дворец Чандрамахал, возвышающийся в центре архитектурного ансамбля, пережил около двух веков, насыщенных бурными событиями. Однако он так хорошо сохранился, что можно подумать, будто леса с него сняты только вчера.

Семиэтажная громада Чандрамахала удивляет необычайной лёгкостью, воздушностью и совершенством форм. Весь широкий прямоугольный фасад занимают глубокие лоджии, поддерживаемые лёгкими каменными колоннами и забранные красивыми частыми решетками. Балюстрады балконов – из резного камня, в глубине видны яркие ткани и декоративные растения.

Весь дворец, все его архитектурные компоненты со вкусом и умением отделаны ярко-желтым и красным алебастром. Архитектурой Чандрамахала можно подолгу любоваться, находя всё новые и новые красивые детали, над которыми некогда немало потрудились безвестные каменщики, прославившие по всей Индии свою пустынную страну.

В жилую часть дворца никого не пускают. Глядя на развевающееся семицветное знамя бывших магараджей Джайпура, гид полушепотом сообщил, что сейчас во дворце проживает престарелая махарани[4] – мать последнего магараджи. Она занимает один из соседних этажей, балконы которого густо увиты декоративными растениями.

От дворца тянется аллея с широкими каменными бассейнами по сторонам. Со дна их, на одинаковых расстояниях друг от друга, подымаются короткие железные трубы. По праздникам и в особо торжественных случаях бассейны наполняются водой. Подсвеченные электрическими лампочками, из труб бьют высокие фонтаны, создающие в темноте необыкновенно красивое зрелище.

Аллея заканчивается у павильона, нависшего над обширным искусственным водоёмом. Вокруг павильона много декоративных деревьев и кустарников, но водоём зарос ряской и кувшинками.

Кто знает, сколько было разорено деревень в Раджастхане, сколько пущено по ветру крестьян, сколько полегло костьми подневольного люда, чтобы на усладу магараджей поднялись высокие розовые стены Городского дворца, ажурный Чандрамахал и его многочисленные пристройки!

Другая достопримечательность Джайпура – дворец Хавамахал[5], расположенный недалеко от городской резиденции магараджей. Пройдя по переулкам, я вышел к многоэтажному зданию необыкновенно своеобразной архитектуры. Его красноватый неровный фасад напоминает множество поставленных один на другой, тесно сдвинутых приземистых бочонков, гранёные бока которых продырявлены квадратными отверстиями. Над этой красной грудой трепещут на ветру небольшие разноцветные флажки.

Хавамахал представляет собой попытку строительства здания с кондиционированным воздухом в середине века. Как говорят, смелый по тем временам замысел вполне удался. Внутри дворца постоянно сохраняется приятная прохлада, потому что воздух, перед тем как попасть в здание, проходит сквозь систему внутренних ходов, где он теряет свое тепло.

Перед Хавамахалом было много народа. По изрытой пыльной мостовой катились повозки, ехали автомобили. Напротив, под полосатым навесом, собралась толпа; вероятно, там отмечалось какое-то знаменательное событие. А наискосок, на небольшой площадке, столпились высокие, мужественного вида люди, насквозь прокаленные беспощадным солнцем и горячими ветрами пустынь. Это верблюжатники, пришедшие сюда из окрестных деревень. Их темные лица заросли дремучими бородами и пышными, желтыми от табака усами. Высокие серые тюрбаны, длинные рубахи и дхоти[6] верблюжатников покрыты пылью и золой, от которых не уберечься при длинных переходах по стране и ночевках у дымных костров. Горделивой степенностью и медлительностью эти люди напоминают стоящих тут же возле них верблюдов, которые с безразличным видом, полузакрыв глаза, ритмично жуют свою жвачку.

Верблюжатники и их животные привлекли к себе не только моё внимание. Их с любопытством разглядывает группа американских туристов. Вот от них отделился пожилой мужчина, увешанный фотоаппаратами. Седоватая дама пытается удержать его за рукав.

-Майкл, ради бога, не дури! Ну зачем тебе взбираться на это ужасное животное? Хочешь сломать себе шею?

-Ладно, не трусь, -отвечает тот. –Сделай пару снимков. Пускай полюбуются внуки!

Передав несколько аппаратов даме, Майкл отважно подошел к верблюжатнику, поясняя знаками, что он хотел бы посидеть на верблюде. Тот с готовностью кивнул и застучал кнутовищем по длинным ногам животного. Верблюд медленно, с видимой неохотой, лег на брюхо, а американец кое-как устроился между его мохнатых горбов. Готовясь позировать, он широко улыбнулся стандартной улыбкой, сверкнув вставными зубами.

Седоватая дама навела камеру, собираясь увековечить Майкла верхом на «ужасном животном»!

Но вот верблюжатник приказал верблюду подняться. Улыбка мгновенно исчезла с лица американца. Оставаясь стоять на передних коленях, верблюд рывком поднялся на задние ноги, высоко подбросив круп. Седок не успел ни схватиться за хвост животного, ни хотя бы запустить пальцы в его длинную косматую шерсть. В воздухе мелькнули штанины и подметки ботинок американца, и он кубарем скатился на шею верблюда, а оттуда – на землю.

На темных бесстрастных лицах верблюжатников затеплились сочувственные улыбки. Они-то хорошо знали, каково падать на землю с верблюжьего горба. Зато прохожие реагировали более бурно. Они хохотали, приседая чуть не до земли. Смеялись женщины, выглядывающие из окон, покатывались со смеху ребятишки.

Отряхивая штаны и рубаху, Майкл поспешил ретироваться.

Насмотревшись на удивительный Хавамахал, я довольно долго разыскивал небольшую площадь, заставленную огромными астрономическими приборами, мастерски сделанными из многотонных кусков искристо-красного мрамора. Это так называемый Джантар-Мантар, домашняя обсерватория магараджи Савай Джай Сингха Второго.

В средние века многие восточные правители увлекались астрономией. Некоторые из них, например узбекский правитель Улугбек, были передовыми для своего времени учёными и немало потрудились для развития этой науки. Я не знаю, был ли Джай Сингх истинным ученым или просто дилетантом, отдавшим дань увлечению модной наукой, однако созданная по его приказу обсерватория не может не вызвать восхищения и в наши дни.

 

Нанд Синг

 

Отель «Хинд» напоминает большой корабль, по палубе которого беспрестанно снуют команда и много численные пассажиры. Все здесь чем-то озабочены и куда-то спешат, все что-то делают.

Присмотревшись к окружающим, начинаешь различать, что одни из них – коридорные и слуги, работающие в отеле, другие – дхоби, т.е. мужчины-прачки, разносящие по номерам кипы свежевыстиранного белья, третьи – привратники с туго накрахмаленными зелеными хохлами на тюрбанах. Полунагой ветхий старик с перекинутым через плечо шнурком (джанеу – знак принадлежности к брахманской касте) – жрец.

            Он то и дело бьет в звучный колокольчик крошечного храма, расположенного во внутреннем  дворе отеля, и аккуратно сыплет розовые лепестки на голову ярко раскрашенного божества, помещенного в неглубокой храмовой нише.

В отеле много «гостей». Они или сидят в номерах, или неспешно прохаживаются по балконам, посматривая вниз на текущие по улицам людские потоки. Откуда-то из внутренних покоев отеля целыми днями доносятся непривычные для слуха европейца рулады. Это демонстрирует свое искусство певец – исполнитель древних классических пьес, приехавший из южной Индии. Горячо споря и оживленно жестикулируя, идут заезжие торговцы. Не спеша плывут к своим номерам семьи состоятельных индийских туристов; впереди – полный достоинства глава семейства, облаченный в пиджак, дхоти и сандалии, за ним – его супруга с выводком ребятишек.

На балконе «Хинда» часто можно видеть хозяев соседних ювелирных лавок. Они раздают визитные карточки, приглашают взглянуть на игрушки, браслеты и покрытые изящной красноватой резьбой медные блюда и кувшины – гордость старого города.

И если отель «Хинд» похож на большой корабль, плывущий куда-то по многолюдным улицам, то коридорный Нанд Синг вполне мог бы сойти за корабельного юнгу, обремененного множеством забот. Впервые я увидел его на второй день своего пребывания в отеле. Рано утром в мою дверь осторожно постучали.

-Да, да, - сказал я. –Войдите!

Дверь медленно отворилась, и в комнату вошел юноша с медным подносом. На подносе стоял видавший виды чайник, вокруг которого были расставлены небольшой молочник с горячим молоком, сахарница, блюдечко с печеньем и чайный прибор.

Со словами «Утренний чай, сэр!» - вошедший поставил поднос на столик у изголовья моей кровати и отошел в сторону, очевидно, ожидая дальнейших распоряжений. Но их не последовало. Я никак не мог освоить завезенный англичанами обычай пить чай в постели.

Молодой человек понравился мне. В свои семнадцать лет он был хорошо сложен, в меру высок и широкоплеч. Смуглое лицо его украшали большие карие глаза, широкие темные брови и едва пробивающаяся бородка. Особенно красивыми были волосы – темные, густые и длинные. Одет он был в струю синюю рубаху и серые штаны.

-Как тебя зовут? –спросил я.

-Нанд Синг,  сэр.

Поблагодарив юношу, я отпустил его, и он ушел, бесшумно затворив дверь.

Нанд Сингу приходилось много работать. Я никогда не видел его без дела. Он таскал вниз и грузил на тонги вещи уезжавших постояльцев, быстро и споро убирал номера, бегал с поручениями в лавки, разносил по номерам кувшины с водой и подносы с едой для тех клиентов, которые почему-либо не могли или не хотели обедать в общей столовой.

Столовая была расположена на третьем, наполовину открытом этаже. В павильоне длинными рядами выстроились покрытые дешевой зеленой клеенкой деревянные столы с многочисленными приборами. В обед, поднявшись туда по белым, чисто вымытым плитам, я снова увидел Нанд Синга. Для него и здесь была работа. Суетящиеся в кухонном чаду повара поручили Нанд Сингу резать зелень, и он большим черным ножом аккуратно разрезал на тонкие дольки луковицы, рубил свеклу, чистил картофель. Кроме того, он должен был рассыпать соль по солонкам и разносить их по столам.

Когда я сел на свое место, напротив уже сидели двое, вероятно торговцы. Перед ними в неглубоких, похожих на противни блюдах были разложены горки белого отварного риса. По краям блюд стояло с полдюжины круглых мисочек, доверху наполненных приправами, главной составной частью которых был темно-красный, скорее даже коричневый, невероятно едкий перец. Торговцы, взяв пальцами правой руки щепотку риса, прибавляли к ней немного приправы, тщательно размешивали все это и затем отправляли в рот. Нас разделяло расстояние в добрый метр, но в носу у меня невыносимо свербило и щекотало от едкого перца. А моим соседям хоть бы что! Один из них даже неодобрительно покачал головой, явно недовольный тем, что карри было недостаточно острым!

И тут Нанд Синг оказал мне большую услугу. Заметив, с каким испуганно-озабоченным видом я смотрю на трапезу соседей, он подошел ко мне и сказал, что, если мне будет угодно, он попросит поваров положить в мои кушанья перца немного, совсем чуть-чуть.

По просьбе Нанд Синга повара положили мне перца «чуть-чуть», и все же я несколько раз откладывал ложку и вилку в сторону и, разинув рот, часто дышал, обмахивая его салфеткой, чтобы хоть как-нибудь умерить жар. Но облегчения я почувствовал лишь после того, как выпил три стакана холодной воды.

За месяц пребывания в Джайпуре я по три раза в день поднимался в столовую «Хинда» и почти всегда видел там Нанд Синга за работой. Забот у него было множество. Как он справлялся со всеми, не знаю!

Как-то раз поздно вечером я решил подняться на крышу, чтобы подышать свежим воздухом. В Индии многие сидят ночью на крыше, потому что нестерпимо душно. Не спеша поднявшись по лестнице, я подошел к длинному деревянному парапету у края карниза и сел на узкую скамью. Свежий ветерок приятно ласкал обожженную за день кожу.

Джайпур был еще освещен огнями, но, как уставший за день человек, постепенно затихал, отходя ко сну. Плывший в небе полумесяц освещал бесконечные плоские крыши, высокие башни и купола дворца магараджей.

Вдруг я почувствовал, что на крыше я не один. Из-за белой надстройки посреди крыши, в которой хранили раскладные кровати, до меня донесся какой-то шелест, едва слышный шепот. Оттуда пробивался слабый свет.

Я подошел к надстройке и глянул из-за угла. Да, я не ошибся. В свете слабенькой коптилки довольно четко проступала темная согнутая фигура. Человек медленно наклонялся вперед, потом так же медленно распрямлялся, качал головой и оживленно жестикулировал правой рукой. Видимо, он был погружен в чтение какой-то священной книги.

Мешать в таких случаях нельзя. Я уже собирался было потихоньку удалиться, как вдруг молящийся резким движением правой руки поправил упавшую на лоб челку длинных густых волос. Этот жест показался мне знакомым. Вглядевшись в темную фигуру, я убедился, что это был Нанд Синг.

Я решился подойти к нему. Услышав шаги, Нанд Синг быстро поднялся со старенького коврика, расстеленного на теплых камнях крыши.

-Ты что тут делаешь? – спросил я.

Мое появление, очевидно, было очень некстати. Об этом говорил весь вид юноши. Поколебавшись, он молча протянул мне книгу, которую читал минуту назад. При свете коптилки я увидел, что это старый учебник языка урду для пятых и шестых классов индийских школ. Изодранные страницы, покрытые чернильными кляксами, карандашными пометками и галочками, местами были затерты буквально до дыр. Вероятно, учебник верой и правдой служил не одному поколению здешних ребят. Он был открыт на той странице, где рассказывалось о магарадже Савай Джай Сингхе Втором.

-Так ты еще и учишься? – невольно вырвалось у меня.

Подумать только! – после такого трудного рабочего дня этот паренек находил в себе силы сидеть при свете коптилки над учебником!

-Да, сэр, - коротко ответил он.

-Здесь слишком темно. Почему бы тебе не зайти в какой-нибудь пустой номер и не почитать там?

Нанд Синг открыл было рот, чтобы сказать что-то, но смолчал. Он стоял передо мной, опустив руки, и смотрел мне в глаза.

-Мне хочется поступить в колледж, сэр, - сказал он наконец. –Днем много работы. Вот я и сижу по ночам, читаю.

-Помогает тебе кто-нибудь?

-Нет, я сам.

Как видно, Нанд Синг успел уже оправиться от неожиданной встречи. Смущение его прошло, и он коротко рассказал мне историю своей жизни. Таких историй мне пришлось слышать в Индии немало. У него рано умер отец, и теперь он живет с сестрами и старой матерью, которая получает небольшую пенсию. Вот почему ему приходится работать.

Чтобы не мешать Нанд Сингу, я ушел с крыши и лег спать. А на следующий день, рано утром, как обычно, раздался осторожный стук в дверь. Это был Нанд Синг со своим неразлучным подносом.

-Знаешь что, Нанд Синг, зря ты приносишь мне утром чай, -сказал я. –Я никогда не пью его в такую рань. А ты, я вижу, не выспался как следует.

-Ничего, сэр, я привык, -просто ответил он.

И Нанд Синг каждое утро являлся в мой номер с чайным прибором и расспрашивал меня о том, где и как я учился в Советском Союзе, какие там есть колледжи, сколько нужно платить за учебу, и о многом, многом другом. А сам он охотно рассказывал о своем родном городе, о жизни раджастанцев и их обычаях.

Раза два он умудрился выкроить время, чтобы побродить со мной по улицам города, каждая из которых была хорошо ему знакома. Мы не задерживались на центральных проспектах, а сразу же сворачивали в боковые переулки.

Какая же удивительная, своеобразная жизнь текла в этих прокаленных солнцем средневековых лабиринтах! Кого мы только там не видели! Вот, громко разговаривая и смеясь, идут молодцеватые усачи в искусно накрученных тюрбанах. За ними, стайками и в одиночку, проходят ярко одетые женщины. На них темно-желтые и кирпично-красные юбки и блузы. На запястьях рук и на щиколотках бренчат серебряные и медные браслеты, в крыльях носа и мочках ушей сверкают колечки, пальцы пук и ног украшены бесчисленными перстнями. Женщины с удивительной грацией несут на голове поставленные один на другой блестящие сосуды с водой. У иной таких сосудов до шести, а она идет так, что капля не прольется!

Степенно проходят до черноты загорелые крестьяне, ведя на поводу коз и овец, рабочие с мозолистыми руками. Молодой парнишка гонит с дюжину грустных, ободранных ишаков, нагруженных корзинами с кирпичом и известью. Ишаки отлично знают дорогу, но, если их не подгонять с дороги, они тут же останавливаются, чтобы подобрать с дороги клочок соломы или погрузиться в раздумье.

Поддерживая края дхоти и выпятив животы, важно шествуют зажиточные горожане. Они, как правило, носят белые, похожие на пилотки, гандистские шапочки. В руках у многих из них большие черные зонты.

Из-за резных балюстрад выступающих балконов, из-за парапетов крыш выглядывают молодые и пожилые женщины. Они либо оживленно переговариваются с соседками на другой стороне улицы, либо рассматривают прохожих. И стоит остановить на них взгляд – они тотчас исчезают.

Расположившись прямо на проезжей части дороги, важно жуют жвачку знаменитые индийские коровы. Тут и там на перекрестках улиц попадаются небольшие овощные базары. Нанд Синг, по-видимому, знал многих продавцов. Он осторожно шел мимо разложенной на тротуаре зелени, которую то и дело, щедро опрыскивали водой из глиняных кувшинов, и перекидывался приветствиями со знакомыми.

Но вот Нанд Синг заметил, что мальчишки обидели старуху, продававшую овощи, -разбросали весь ее товар.

-Не стыдно вам обижать старого человека? –прикрикнул он на озорников. –Она и так едва ходит. А ну-ка, подберите все и положите как было!

И через минуту рассыпанные овощи были аккуратно сложены.

Пересекая широкую улицу, мы увидели, что по ней несется лавина велорикш. В колясках шумно разговаривали и пели хорошо одетые люди. В распоряжении веселой компании имелся даже небольшой оркестр – главным образом барабаны и флейты. Прохожие останавливались и смотрели им вслед.

-Свадьба, -коротко объяснил Нанд Синг. –Жених едет за невестой.

В одном из переулков нас оглушил невообразимый грохот. Здесь не только продавали зелень, но и что-то варили и мастерили. Закопченный мастеровой оглушительно бил увесистым молотком, ремонтируя тележки. Рядом пылали костры. Над ними в огромных черных котлах пузырилась желтоватая вода. По всей улице разносился аппетитный запах. Хозяин чайной громко взывал к прохожим «выбить жару жарой», и внявшие его призывам садились к самоварам за щербатые столики и пили забеленный молоком чай, вытирая полотенцами потные лица и шеи.

-Здесь живут ремесленники, -пояснил Нанд Синг. –Славные мастера. Они хорошо отремонтируют любую железную вещь и запросят за это пустяк…

Заглянули мы и в другие старинные ремесленные кварталы. Улочки, где обитают джайпурские кустари, сильно отличаются от центральных проспектов. Многие из этих улочек – настоящие трущобы, приют нищеты.

Особенно запомнился мне один квартал, жители которого издавна занимаются изготовлением знаменитых джайпурских браслетов. В старых каменных строениях, часто без дверей и с провалами вместо окон, прямо на полу сидят полуголые люди, склонившись над странными, похожими на точильные станками. Только станки эти гораздо меньше и примитивнее. На них мастера полируют крошечные красные камешки, сверкающие на браслетах бесчисленными гранями.

-Работа эта трудная, а платят за нее мало. Все достается торговцам и ростовщикам, -заметил Нанд Синг. –Хозяин вон того станка болен, а ему все равно приходится работать – у него большая семья.

Худой человек, сидевший согнувшись перед станком, улыбнулся Нанд Сингу, показав темные, испорченные бетелем зубы, но тут же бросил вертеть рукоятку станка и глухо закашлялся. На донышке стоявшей перед ним небольшой глиняной плошки сверкали яркие камешки.

По обочине дороги, в каменной канаве тек ручеек нечистот. В старых кварталах часто отсутствует канализация. Мимо то и дело проходили полуголые мускулистые мужчины с длинными шестами, грязными ведрами и бурдюками, при помощи которых они удаляли нечистоты из выгребных ям.

В другой раз мы оказались на окраинной улице, застроенной красноватыми трехэтажными домами. Бесчисленные облупленные балкончики были завалены всяким хламом. На балконах стояли молодые женщины и девушки, игриво заговаривавшие с прохожими мужчинами.

-Это очень плохое место, сэр, -сказал Нанд Синг. –В этом квартале живут девушки, торгующие своим телом. Многие из них больны различными нехорошими болезнями. Никто из них не остался бы здесь и дня, но трудно найти работу.

Все время, пока я жил в «Хинде, Нанд Синг сидел по ночам за книжками, хотя днем у него было множество дел – ведь на его попечении были постояльцы всего второго этажа. Часто, ближе к обеденному времени, он куда-то ненадолго исчезал. Однажды, как раз в эту пору, я увидел его возле городского колледжа на улице Чаураста, где всегда толпится много студенческой молодежи. Парни в белых шароварах и рубашках, девушки в цветастых сари, с книгами и тетрадками в руках группами стоят возле колледжа, толкуют о чем-то, прохаживаются по тротуарам вокруг выставленной у входа доски с приколотыми листочками. Нанд Синг смотрел на все с большим интересом. Видно было, что ему очень хотелось быть среди этой молодежи.

Увидев Нанд Синга перед колледжем, я решил не подходить к нему. Тут прозвенел звонок. Молодежь мигом исчезла в здании, а Нанд Синг, проводив глазами последнего студента, побежал в сторону «Хинда». Там его уже ждали поварской нож, зелень и пустые солонки, которые нужно было наполнять солью.

В день моего отъезда из Джайпура, когда я упаковывал чемодан, в дверь номера постучали. Это пришел Нанд Синг попрощаться.

-Ну вот, я и уезжаю. Спасибо тебе за все! –сказал я.

За месяц, что я провел здесь, мы с Нанд Сингом несколько сблизились. Однако он неизменно держался со мной очень почтительно. Нужно сказать, ему были присущи большое чувство такта и благородство.

-Приедете ли вы сюда еще, сэр? –спросил он.

-Нет, Нанд Синг. Вероятно, скоро мне придется поехать на работу в Южную Индию. И надолго.

Поколебавшись, я решил дать Нанд Сингу немного денег. Ведь видел же я, как тяжело они ему достаются и как сильно он в них нуждается. Но до сих пор не могу простить себе этой бестактности. Когда я протянул несколько рупий Нанд Сингу, лицо его помрачнело. Он отвел мою руку, и мне показалось, что я держу не деньги, а горячие угли.

-Извини, Нанд Синг, -пробормотал я в замешательстве.

Несколько минут мы говорили о всяких пустяках, Видно было, что Нанд Синг хочет что-то сказать мне, но не решается. Наконец он пересилил себя.

-Нельзя ли спросить вас кое о чем, сэр? –с трудом произнес он.

-Почему же нет? Конечно.

-Вот представьте себе, сэр, что… русский джентльмен познакомился с индийским мальчиком… Как вы думаете, мог бы он взят его с собой… в свою страну?…

Нанд Синг надеялся, что, может быть, я сумею помочь ему осуществить его заветную мечту – учиться! Мне ничего не оставалось, как ответить, что сделать это никак нельзя. Но стоит ли огорчаться? Ведь теперь его собственной стране, получившей независимость, нужно будет много грамотных и образованных людей, и если он очень захочет, то сумеет получить образование и здесь, в Индии.

***

Спустя два месяца я поселился в Хайдарабаде – большом городе Южной Индии, находящемся в сотнях километров от Джайпура. В Хайдарабадском университете я преподавал русский язык. Там я воочию увидел, как велика тяга к знаниям у индийской молодежи. Колледжи и общежития университета были переполнены, многие молодые люди приезжали издалека и готовы были на любые жертвы ради получения образования.

Огни в университетских библиотеках не гасли до поздней ночи. Но для всех желающих там не хватало места, особенно для приезжих, собиравшихся поступать на подготовительное отделение. И будущие студенты устраивались под яркими уличными фонарями вдоль широкого бетонированного шоссе. Проходя мимо этих энтузиастов, штудировавших учебники, я часто слышал обрывки жаркого спора по поводу диалектики или воззрений Канта, то какую-нибудь известную фразу на латинском языке, то отрывки из Шекспира.

И всякий раз при этом мне вспоминался джайпурский юноша Нанд Синг.

 

 К рассказу «Джайпур».                       К расcказу «Нанд Синг»

 

На главную          Гостевая книга